Европа и ислам  История непонимания - Франко Кардини

В 1502 году испанские «мудехары» в основной своей массе выбрали обращение в христианство. Но высокомерные испанские христиане не доверяли «морискам», обвиняя их в том, что в душе они оставались мусульманами, так же как «марраны» (marranos) оставались иудеями. Мусульмане и евреи, не желавшие изменять вере отцов, не стали ждать высылки и самостоятельно покинули Испанию, направившись в Северную Африку или в области, принадлежащие Османской империи. Многие евреи, расставшись со своей родной «Сефард» (то есть Испанией), прибыли в Италию. Страны, которые принимали их, выиграли благодаря активности евреев, с их умом и предпринимательским духом; кроме того, изгнанники принесли с собой и часть сокровищ еврейско-испанской культуры. Изгнавшая же их Испания обеднела, безвозвратно утратив часть своего культурного достояния. Именно с этих событий начался экономический упадок на Пиренейском полуострове, усиленный потом негативными последствиями ввоза серебра из Нового Света и разорительной «революцией цен».

Тем временем прекратила существование страна ал-Андалус. После блестящего правления эмира Мухаммеда I, основателя гранадской династии Насридов, при котором был создан дворец Альгамбра, история династии превратилась в бесконечную череду мятежей, удачных и неудачных переворотов.

В Альмерии и Малаге сепаратистски настроенные эмиры, поддерживаемые кастильцами и марокканцами, подрывали безопасность Гранадского эмирата, где династия Насридов была свергнута в 1453 году авантюристом Мулаем Саадом. Затем Мулая Саада сверг его собственный сын Мулай Абу ал-Хасан, который после многочисленных перемирий с арагонцами и кастильцами в 1481 году открыл новую фазу военных действий. Мавры захватили Саару, христиане — Альхаму. Так началась война, известная под названием «гранадской». В семье эмира не было единства. Абу ал-Хасан и его брат аз-Загал сражались на одной стороне, а мятежный Абу Абдаллах Мухаммед (Боабдил христианских хроник), пошедший против отца старший сын Абу ал-Хасана, — на другой. Военные действия отличались беспощадной жестокостью, причем конфликт становился все более запутанным. Мавры боролись друг с другом за великолепную столицу, в то время как аз-Загал мужественно отбивал атаки христиан.

Фердинанд, однако, был настроен решительно. В это время у христиан появился блестящий военачальник — Консальво де Кордова, «великий полководец» (el Gran Capitan). Папа Сикст IV прислал арагонскому королю великолепный серебряный крест, залог грядущей победы, ставший отличительным знаком христианского войска. Когда пали последние крепости, среди которых была и Малага, аз-Загал сложил оружие и в начале 1490 года распустил свои войска. Ранее Боабдил обещал отдать христианам Гранаду в том случае, если его дядя сдастся, но теперь отказался от своих слов и сделал из города последний бастион мусульманского сопротивления.

У стен Гранады кастильцы и арагонцы собрали армию, численность которой, по подсчетам некоторых историков, достигала 80 000 человек. Осадой руководили Изабелла, Фердинанд и Консальво. Огромный лагерь — целый палаточный город — христиан был назван «Санта-Фе» (Santa Fe — «Святая вера»). Но в итоге мавры оказались побеждены не столько силой оружия, сколько голодом и суровой зимой: горные склоны вокруг Гранады оказались сплошь заснеженными. Капитуляция, переговоры о которой Консальво вел на хорошо ему знакомом арабском языке, состоялась 2 января 1492 года.

Но свое вступление в город «католические короли» Изабелла и Фердинанд решили отложить до Крещения. Победу христиан отмечала вся Европа: повсюду шли праздничные службы, устраивались шествия и уличные представления.

Взятие Гранады получило необычайный резонанс во всем христианском мире. Оно было воспринято как отмщение за позор тридцатидевятилетней давности — сдачу Константинополя. В марте 1494 года в неаполитанском замке Кастелло Капуано во время праздника, устроенного Альфонсом, герцогом Калабрии, состоялось чтение сочинения поэта Якопо Саннадзаро, посвященного взятию Гранады.

Однако дальше всего на юго-запад, сражаясь с мусульманами, продвинулись португальцы. В 1415 году они разграбили Сеуту, а в 1471-м отплатили за поражение Генриха Мореплавателя в 1437 году: результатом этого крестового похода, получившего благословение Папы Евгения IV, стало завоевание Танжера. Тема крестового похода прочно укоренилась в португальской культуре. В 1420 году Генрих (получивший впоследствии прозвище «Мореплаватель») стал Великим Магистром Ордена Христа, который, как гласила булла Папы Мартина V, «был учрежден португальскими королями для борьбы с сарацинами, врагами церкви Христовой, и другими неверными, а также для защиты христиан от их нападений»[32].

Португальцы могли бы продвинуться и дальше в завоевании Марокко, но предпочли направить свои усилия на исследование западного побережья Африки: в 1488 году их корабли обогнули Мыс Доброй Надежды. Союз с «африканским пресвитером Иоанном» — то есть с эфиопским императором, который, как утверждалось, господствовал над истоками Нила и мог по своему усмотрению вызвать в Египте засуху или наводнение, — должен был обеспечить успех нового крестового похода, на этот раз против каирского султана. Эгейское море и Балканы находились далеко от Португалии, и поэтому там еще не осознали как следует, что главная угроза исходит теперь не от мамлюков. Португальцы продолжали вынашивать планы войны против египетского мамлюкского султана, который уже много десятилетий назад перестал представлять (если вообще когда-либо представлял) опасность для христианского мира.

«Teucri et Turci»

В Испании последние войны против мавров велись под знаменем крестового похода (cruzada). В отличие от обычных крестовых походов, означавших в это время оборону Европы от турецкой экспансии, испанские экспедиции несли отголоски былых рыцарских подвигов, совершавшихся от Пиренейского полуострова до Сирии. Этой атмосферой пронизаны испанские рыцарские романы: противник-иноверец в них не уступает в благородстве и великодушии герою-христианину, а в битвах межу ними рождаются дружба и взаимоуважение. Этическая и эстетическая «маврофилия» — в будущем одна из составляющих таких понятий, как «экзотизм» и «романтизм», — была лишь одним из аспектов проблемы крестовых походов, как она выглядела в описываемое нами время. «Турок», «неверный», «сарацин» становились персонажами на придворных и уличных праздниках в Европе эпохи европейского Возрождения, а тем самым входили и в фольклор. Мавр в роскошном одеянии и с вызывающей ужас внешностью был действующим лицом многих «тематических турниров» (pas d'armes, pasos honrosos) — подлинных драматических спектаклей, в которых центральное место занимало вооруженное столкновение. В квинтане[34] «сарацин» был целью, в которую соревнующиеся метали копья. Враг христианской церкви, ставший теперь врагом всей Европы, естественным образом оказывался в роли и врага метафизического, и врага шутейного. Он присутствовал отныне в коллективном сознании европейцев, вызывая страх, но одновременно став чем-то привычным.

С другой стороны, если «мавры» и «сарацины» были более или менее знакомы европейцам, если о татарах и мамлюках у последних также сложилось некоторое представление, то турки продолжали оставаться загадкой. В Европе узнали о них в конце XI века благодаря завоеваниям сельджуков, но сведения эти были достаточно туманными. Насколько можно судить по весьма противоречивым источникам того времени, Папа Урбан II на Клермонском соборе определил турок как выходцев из Персии. Неизвестный итало-норманнский рыцарь, автор «Деяний франков» («Gesta Francorum»), хроники начала XII века, ссылаясь на воинскую доблесть турок, выдвинул версию, что они, так же как франки и римляне, происходят от древних троянцев. Таким образом, турки противопоставлялись вероломным graeculi — византийцам, трусливым и продажным. В заключение хронист писал, что лишь принадлежность к «неверным» мешает туркам стать великим народом, предвосхищая «Послание к Мехмеду» Пия II.

С другой стороны, утверждения, что турки могут каким-либо образом быть связаны с народами «благочестивого Энея», вызывали протест у многих гуманистов, считавших, что мусульманские варвары опасны именно тем, что они являлись врагами византийских греков, а следовательно, противниками эллинской культуры. Разорители Константинополя не могли вести свой род от доблестных и великодушных троянцев, — разве что от скифов, безжалостных кочевников древности, о которых античные источники тех времен упоминают с ужасом и отвращением. От скифов для гуманистов естественно было перейти к народу, прославленному своей жестокостью, главному врагу греков и римлян — к тем самым персам, о которых уже упоминал Урбан II. Тот же Петрарка, в канцоне «О aspettata in ciel beata e bella»[35] проводил прямую связь между современным ему крестовым походом и греко-персидскими войнами. Таким образом, столкновение христиан с мусульманами приобретало иные масштабы, иное, уже не религиозное значение: то была борьба между Европой и Азией или, если встать на точку зрения Геродота и Эсхила в «Персах», борьба между цивилизацией и варварством. Основываясь на Геродоте, Эней Сильвий Пикколомини пытался доказать, что турки происходят от скифов. В результате возникала формула, согласно которой ценности Европы, христианства, цивилизации противопоставлялись другим, свойственным Азии, язычеству, варварам. При этом звучали и выступления, направленные против ислама, а точнее, против Корана. Об этом свидетельствуют полемические труды того времени, во многом вдохновленные сочинениями Петра Достопочтенного и Рикольдо да Монтекроче. Речь идет, в частности, о работах «Просеивание Корана» («Cribratio Alchorani») Николая Кузанского и «Против главнейших ошибок неверного Магомета» («Contra principales errores perfidi Machometi») Хуана де Торквемады, написанных соответственно в 1460–1461 и в 1459 годах. Папа Пий II использовал оба эти сочинения в своих работах.